Радуга — дочь солнца - Виктор Александрович Белугин

Скрипка умолкла. Узкая полоска света упала на левый борт. Это в салоне открыли дверь. Вышли двое. По прямой подобранной фигуре и смутно белевшему лицу Глыбов узнал инженера Жана Валерна. Жан чиркнул спичкой, прикуривая. Девушка, вышедшая с ним, прищурила глаза от света и проследила за брошенной горящей спичкой. Несколько минут оба стояли молча. Потом инженер сказал:

— Об этой стране на всю жизнь могут остаться изумительные впечатления. Но для этого надо не видеть здешних заводов с их адскими порядками, грязных деревень и бесправных людей.

— Боже мой, Жан, ты всегда об одном и том же! — воскликнула девушка.

— Между нами не может быть никаких тайн. Ты должна знать мои мысли.

Жан поднял голову и стал смотреть на небо. Из-за бесконечных горных хребтов выползали тучи, клубящиеся мутной пеной. Но они еще были очень далеко. Над плывущей баркой светила луна. Легкие облака, пробегая мимо нее, вспыхивали бледным огнем и, тут же потухая, уже невидимые, в темноте продолжали свой бег.

— Мне иногда бывает очень страшно, — призналась девушка. — Страшно за тебя.

— Здесь мы имеем дело с какой-то невероятной ошибкой истории, — продолжал Жан свои мысли. — В самом деле, представь себе высшую ступень культуры — Пушкин, Толстой, Чайковский и… по сути дела, первобытное рабство. Как это можно связать? В конце концов ошибка должна быть исправлена.

— И очень скоро, будьте уверены, — не вытерпев, громко сказал Александр Иванович и налег грудью на длинное бревно.

Девушка испуганно отшатнулась и отошла к самому борту. Барка медленно, разворачиваясь, подходила к берегу. Останавливались на ночлег. Помедлив, Жан подошел к Глыбову. Так состоялось их знакомство. В эту ночь они долго сидели на задней палубе и тихо разговаривали. И все это время девушка стояла спиной к ним, смотрела в дикую чащобу леса, и даже по спине ее было видно, что ей страшно.

И вот сейчас эта женщина, все такая же хрупкая и нежная, только с горькими складочками у рта, сидит перед председателем Делового совета с пачечкой исписанных листиков, и ему почему-то кажется, что и теперь она испытывает тот же страх, как и той далекой летней ночью.

Но на этот раз Александр Иванович ошибался. Если та далекая ночь была для Мадлен предчувствием гибели любви, то вчерашняя, когда она, обнявшись, сидела с Мариной у окна, стала ее вторым рождением. Марина говорила шепотом, чтобы не разбудить спящего Ивана. Мадлен плохо слушала ее. Она думала о Жане. Но все, что она слышала, как-то удивительно просто сливалось с ее думами, — может быть, потому, что это было то же, чем жил Жан. Эта же мечта и эта же вера горели в нем все время, пока она его знала. Его образ, теперь совсем понятный, но в то же время новый, выступал из тумана, а рядом резко и выпукло вставал другой образ, образ рано поседевшего, спокойного человека с добрыми усталыми глазами. Он так же, как и Жан, звал с собой в неведомое, и уже не страх овладевал ею, а нетерпеливое желание поскорее войти туда и унести с собой новую большую любовь.

Вот почему она опустила глаза, когда Александр Иванович медленно, пристальным взглядом обвел всех сидящих в кабинете. Заговорил короткими, жесткими фразами:

— Вести с фронта тревожные. Белые наступают. Завод комплектует еще одну добровольческую роту. Добровольцы выступают через неделю. А через три дня истекает срок, данный нам на освоение броневой стали. Губком партии уверен, что к этому времени бронепоезд будет стоять под парами. На нашем участке оборону держит сводный Уральский полк. Бойцы этого полка дали клятву продержаться до подхода бронепоезда. Все дело теперь в броневой стали. Будет сталь — оденем поезд в броню в течение суток. Команда бронепоезда — балтийские моряки — выехала из Петрограда. Такова обстановка.

В течение нескольких минут никто не проронил ни слова. Мадлен, не поднимая глаз, перебирала свои листочки. Марина сидела рядом с ней, и на лице ее было выражение мучительного раздумья. Иван с преувеличенной тщательностью рассматривал свои руки, но было видно, что мысли его заняты другим. Иногда он беспокойно взглядывал на Савелова, который сидел за столом и с невозмутимым видом что-то черкал на контрольном листе последней плавки.

— У кого вопросы? — привычно спросил Миронов.

Все молчали. Тогда опять заговорил Александр Иванович:

— Вопрос может быть только один: когда будет броневая сталь. Краюхин, тебе слово.

Иван встал. Он еще не знал, что скажет. Готового ответа не было. Кто знает, когда пули перестанут пробивать стальные листы? Пусть об этом скажет Савелов. А он сам? Неужели расписаться в собственном бессилии и повергнуть всех в еще большее уныние? Нет! Он не сделает этого. Пусть он не может сейчас дать твердый ответ, но нельзя же не верить, что они справятся с трудным делом и выполнят приказ партии. И, как бы отсекая все сомнения, он спокойно и твердо, отделяя одно слово от другого, сказал:

— Сталь будет!

— Когда?

— Будет к сроку.

Он видел, как хорошо, ободряюще улыбнулась Марина.

— А вы что скажете? — обратился Александр Иванович к Мадлен.

Она сразу заволновалась.

— Мне трудно сделать определенный вывод. Нашей лаборатории многого не хватает. Мы не можем ручаться за абсолютную точность анализов. Но больших отклонений пока не было. Угадывать бесполезно. Надо продолжать работу. Я бы просила, господин председатель, никуда не отрывать Марину.

— Слышал, Миронов? — сказал Александр Иванович.

Мадлен села, но на этот раз уже не опускала глаз, а что-то оживленно шептала Марине. Савелов подозвал Ивана и что-то вполголоса стал объяснять ему. И Александр Иванович понял, что для них уже начались новые искания. Он встал и объявил:

— С сегодняшнего дня все, кто связан с производством стали, переходят на казарменное положение. Работу вести круглые сутки. Без приказа Делового совета с завода не уходить.

Он машинально взглянул на часы и невольно улыбнулся. Совещание продолжалось ровно пятнадцать минут.

Глава девятая

Рождение стали

1

Раскаты орудий уже нельзя было спутать с весенним громом. По утрам из-за реки совершенно отчетливо слышалось прерывистое громыханье. Его не заглушал даже многоголосый шум завода. Иногда артиллерийская канонада длилась минут по десять и больше. Тогда Иван выходил на верхнюю эстакаду, останавливался у барьера и прислушивался. Отсюда был виден заболоченный берег реки, а на той стороне крутой спуск и заросли черемухи. Дальше над лесом стояла непроницаемая сизая муть, и Ивану казалось даже, что он различает кисловатый запах порохового дыма. Канонада то усиливалась, и